... Итак,
было б тебе известно, что завтрашний день ты будешь моею любезною женою!
Розина. Скорей утоплюсь в Мойке! [Один из каналов в С.-Петербурге.
(Примеч. Нарежного.)]
Руперт. О! в таком случае и пастор венчать не станет.
Немецкие духовные все вообще преразумные люди. Если ж не утопишься, то
будешь за мною.
Розина. Так не хочу же умирать назло вам. Буду жить, и - не вашею женою.
Руперт. Пустяки! и не приметишь, как обвенчают!
Розина. Но что вам приятности, если я на первом бале в биргер-клубе
встречусь с моим любовником, и...
Руперт. Этого-то не будет, потому что ты никогда не будешь в клубе. А
хотя бы и случилось, так разве я первый буду из политиков, которого жена
обманывает? От этой беды никто не умирает, а особливо из немцев.
Розина. Ну, не совестно ли вам, дядюшка, что вы честную девку, да еще и
близкую родственницу, с намерением хотите сделать - ах! стыдно и
выговорить!
Руперт. Что? С чего ты это взяла? Я желал бы видеть тебя целомудреннее
всех Сусанн на свете. Впрочем, если ты и впрямь станешь упорствовать и не
соглашаться на благие мои намерения, так по мне с богом, хоть на все на
четыре, и вешайся на шею, кому хочешь.
Розина. С радостью, эту ж минуту! отдайте мои деньги!
Руперт. О, о! нельзя ли потише? Первое: ты не знаешь счетов моих с
покойным братом, а сверх того не рассудила, чего ты сама мне стоишь!
Розина. Что это значит? Вы хотите отпереться в деньгах моих? Возможно
ли? Ведь я была уже пятнадцати лет, как лишилась батюшки, и очень помню
последние слова его, в коих изъяснялся прямо, что оставляет мне,
собственно мне, тридцать тысяч рублей. Это было при вас; для чего вы тогда
не упомянули ему о своих счетах?
Руперт. Здравая политика не позволяет оскорблять умирающего...
|
